Корреспондент «Спектра» (Spektr.press) искал в Донецке истории ветеранов боев в Иловайске, а нашел одну большую историю о том, почему в Донецке не 1937 год.
«Иловайск» стал моим первым полностью неудавшимся проектом.
Очевидно, что любой подробный рассказ об Иловайске в августе 2014 года наталкивается на первое участие в конфликте батальонно-тактических групп из контрактников Российской Федерации, само существование которых в России отрицают.
Кто об этом будет говорить в современном Донецке? И кого нужно искать?
В Боях под Иловайском не участвовали хорошо известные бригады «Оплот» и «Восток». Здесь были в первую очередь казачьи формирования, которые в апреле-мае 2015-го были расформированы силовым способом – кто-то погиб, кто-то был арестован, остальных разбросали по отдельным частям.
Этих подразделений нет, те, кто воюет, недоступны, те, кто уехал в Россию там и растворились и тоже теперь совсем не спешат общаться с журналистами.
Это в Вооруженных силах Украины (ВСУ) идут регулярные ротации, люди как правило служат по году, и большинство участников тех боев давно демобилизованы. Это в Киеве, Днепре и Запорожье есть ветеранские бизнесы, ветеранские волонтерские организации, психологи, которые специализируются на посттравматическом синдроме у бывших солдат.
Это в Украине не засекречены потери, известны могилы, и есть понятная законченная своя история об августе 2014-го. Ее ретранслируют многочисленными интервью, первыми книгами и расследованием военной прокуратуры, кстати, тоже. В этой истории и «зеленый коридор» для выхода из котла, который дали российские офицеры и утвердили в украинском генеральном штабе. И последующий расстрел этого зеленого коридора из всех видов оружия.
И еще в этой истории биоматериал, который долго и кропотливо изучали с помощью анализов ДНК в морге Днепра и сотни безымянных могил на местном кладбище, которые еще ждут имен.
Сколько погибло бойцов с противоположной стороны? Сколько было раненых? Где они похоронены? Когда с любого из этих вопросов будет снят гриф «секретно»? Когда любой полный рассказ о тех боях в Донецке перестанет считаться «изменой родине», а расспросы «шпионажем»?
Фото снято 17 октября 2015 года в Донецке. Люди идут мимо портрета советского диктатора Иосифа Сталина, изображенного на рекламном постере. Советская ностальгия высока у жителей окупированного пророссийскими силами Донецка. (AFP)
Источники на Донбассе
Осторожные двухмесячные расспросы в Донецке дали три потенциальных группы людей, участвовавших в тех боях.
Одна (из самого Иловайска) не стала даже отвечать на просьбу о встрече. Вторая группа, состоящая из трех действующих бойцов из Донецка сначала согласилась на встречу без видеозаписи, потом потребовала, чтобы не было записи и голоса, потом отказалась и от самой встречи.
Самой интригующей оказалась третья «поклевка»: пожилой участник тех боев из одного небольшого шахтерского городка отказался от встречи потому, что не может позволить себе «светиться». Он теперь не воюет, оформил украинскую пенсию и регулярно ездит через линию соприкосновения регистрироваться в электронной базе украинских пограничников и получать в «Ошадбанке» свою пенсию в гривне. Бывает и так.
Источники в России
Возможно, легче было бы собрать интервью с россиянами, участниками боев вокруг Иловайского котла.
Украинская Генеральная прокуратура, неправительственная организация «Центр военно-политических исследований» и ее проект «Информационное сопротивление» провели и опубликовали достаточно подробные исследования участия подразделений армии РФ в боевых действиях на востоке Украины в 2014 году.
Есть понимание, из каких частей формировались 9 батальонно-тактических групп, зашедших, по данным украинской стороны, без опознавательных знаков на территорию Украины в ночь с 23 на 24 августа 2014 года. Есть поименный список 36 погибших и 161 раненых в тех боях российских десантников.
Согласно этим расследованиям искать российских ветеранов нужно в первую очередь в Туле, Костроме, Иваново, Новороссийске и Пскове.
Но, как все понимают, подробных воспоминаний российских бойцов-контрактников об участии в боевых действиях на украинской территории через более чем три года после тех событий отчего-то не появилось. Потери в мирное время в России засекречены с 2014 года, солдаты обязаны удалять страницы в социальных сетях, любые публикации о погибших в этой войне наталкиваются на яростное сопротивление.
«Общение с представителями ВДВ после 2014 года были весьма затруднены – и в связи с общим негативным настроем многих военных, и в связи с установкой командования,» – пояснил «Спектру» главный редактор газеты «Псковская губерния» Денис Камалягин.
«Действительно, в 2015 году пресс-служба 76-й дивизии ВДВ фактически перестала существовать, и тогдашний пресс-атташе Руслан Компанец (он принимал участие в первой Чеченской операции), который был достаточно коммуникабелен, перестал работать. Сейчас Минобороны связывается с нами либо напрямую из Москвы, либо через пресс-службу Западного военного округа. Впрочем, общение с официальными органами Минобороны бесполезно, потому что правдивую информацию они не предоставляют».
«Те же, кто воевал на востоке Украины, еще в меньшей степени идут на откровенное общение. Во-первых, те, кто уехал, либо еще там, либо отправились в Сирию, и многие из них там погибли. В ноябре мы сообщили, что в Сирии погиб один из сотрудников частной военной компании, пскович, он также воевал и на востоке Украины. Мы тогда попытались связаться с его родственниками, но они были крайне агрессивны, заявив, что “очень сожалеют”, что информация была опубликована. Отметим, отец этого погибшего был в руководстве дивизии где-то 15 лет назад, поэтому его отношение к журналистам тоже понятно», — рассказал Камалягин.
«Фактически из тех, кто готов общаться, с кем мы связывались, и кто не особо скрывает информацию о своем участии в войне, все сейчас по-прежнему находятся на востоке Украины. Если, конечно, они еще живы», — подытожил он.
Пророссийский сепаратист с позывным Юнга целуется со своей невестой на мосту через реку Кальмиус в Донецке в день свадьбы 22 апреля 2015 года. (AFP)
Информационный разрыв
Очевидно, существует огромный информационный разрыв между Россией и Украиной. И любые проекты, направленные на преодоление этого разрыва, выстраивание каких-то мостов, осторожных даже заочных диалогов, пока не срабатывают. И это касается не только Иловайска
Координатор восточноевропейской сети Глобального партнерства по предотвращению вооруженных Конфликтов (Global Partnership for Prevention of Armed Conflicts) Андрей Каменщиков известен тем, что пытался как-то выстроить проект встречи на белорусской территории библиотекарей России, Украины и Белоруссии. Проект не удался, но главную проблему он обозначил уверенно.
«Особенность нынешней ситуации в том, что для обеих сторон нет даже базового представления о реальности, — пояснил «Спектру» Каменщиков. – Обычно, при всем различии позиций, есть хотя бы общее понимание реальности – например, обе стороны признают сам факт войны, хотя и интерпретируют, к примеру, кто на кого напал, по-разному. Но в России у людей просто нет на сегодняшний день, осознания фактической роли их государства в происходящих событиях, осознания его ответственности за разжигание и поддержу войны. Украинское общество, в свою очередь, знает о войне и глубоко травмировано войной. Это несоответствие очень затрудняет диалог, поскольку люди с разных сторон, вполне искренне желающие мира и взаимопонимания, нередко пытаются вступить в диалог исходя из разного видения реальности».
Так что сейчас, похоже, продолжается время монологов или молчания.
Журналисты в Донецке
Как в этих условиях работают журналисты в Донецке? В окупированной Россией части Донецкой области, которая называет себя ДНР, существует два вида аккредитации – гражданская и «военная».
На гражданской есть строгая надпись «не дает права осуществлять журналистскую деятельность в зоне ведения боевых действий и на военных объектах», и ее выдают в местной пресс-службе после согласования кандидатуры журналиста в МГБ и МИДе ДНР.
Военную посылают утверждать «кураторам», кто они и где находятся — это нам остается только догадываться.
В министерстве иностранных дел самопровозглашенной республики вычитка текстов и просмотр сюжетов иностранных журналистов после их выхода — основной вид занятости. Был – потому что появление иностранных корреспондентов с зимы 2015-2016 года резко прекратилось — им перестали давать аккредитации.
Последний массовый заезд иностранной прессы был на первую годовщину падения «Боинга» в июле 2015 года. Сейчас редкие одиночные западные журналисты чаще всего пробиваются через финна Януса Путконена (Janus Putkonen), который работает в Донецке директором англоязычного новостного агентства.
«Его требования быть насколько возможно более лояльными в словах и выражениях и побольше упоминать аббревиатуру «ДНР» – рассказал «Спектру» источник, помогавший организовать переговоры нескольких журналистов с Янусом Путконеном, – Предпочтение отдается фрилансерам, не бывавшим в Донецке раньше. Они не видели ситуацию в развитии, часто не знают языка и их можно повозить по разбитым поселкам, показать страдающих людей здесь и сейчас».
Семейная пара и их собака едут на мотоцикле с коляской в селе Никишино 21 апреля 2015 года. Никишино находится на территории, подконтрольной пророссийским сепаратистам. (AFP)
Российские журналисты
Без аккредитации могут попытаться работать только журналисты с российскими паспортами. «Спектр» смог поговорить с Денисом Камалягиным — редактором газеты «Псковская губерния».
Его история очень характерна. Он заехал в Донецк 10 марта 2016 года, и уже 13 его задержали в хостеле сотрудники МГБ ДНР, уничтожили информацию на всех электронных носителях и после допроса вывезли к российской границе.
«Знаешь, я до сих пор без понятия как меня вычислили,» – поделился с корреспондентом «Спектра» Денис.
«Администратор хостела была удивлена моим задержанием и не знала, что я журналист. Ни одного материала оттуда я не успел к тому моменту опубликовать, правда расспрашивал о жизни соседа-ополченца по хостелу, разве что он просигнализировал? Меня не били, общались относительно корректно. По возвращению опубликовал три репортажа по памяти, все что можно было стереть в телефоне, диктофоне, на флешках было стерто».
Все под контролем
Территория ДНР – это всего лишь 30% довоенной Донецкой области, в силовых структурах самопровозглашенной республики штаты для «всей» области, на компактной территории все довольно контролируемо и без агентуры. А с ней вместе и вовсе происходят чудеса.
В мае 2017 я брал интервью у Александра Ходаковского, бывшего главы Совета безопасности ДНР, и поневоле услышал историю освобождения пары журналистов из Москвы с полностью оформленными аккредитациями.
Для «официальных» российских журналистов в то время существовал особый месячный тариф в гостинице – насколько я помню, 4000 рублей. Он был небольшой по московским меркам, и журналисты его оплатили. Но через неделю их срочно вызвали обратно в редакцию, они собрали вещи и поехали к границе. Сотруднику гостиницы показался крайне подозрительным быстрый выезд журналистов из оплаченного вперед еще на три недели номера и он просигнализировал в МГБ.
Ехать от Донецка до пограничного перехода Успенка часа полтора-два – но подозрительных журналистов успели догнать, задержать и арестовать. Недоразумение разрешилось через два дня после вмешательства Ходаковского, на которого через помощника смогли выйти то ли жены, то ли редакция бедолаг.
Работать без аккредитации серьезно в Донецке не представляется возможным. Люди тут неохотно говорят с незнакомцами. С журналистами говорят, но документы при этом смотрят.
Кроме того, все сферы деятельности в ДНР пронизаны различными силовиками и бюджетниками, при работе в любом городе твои документы проверят минимум трижды. Особое внимание, а иногда и просто агрессия, к человеку с профессиональным фотоаппаратом. И это все при работе с гражданскими темами.
Вытащить что-то из военных, как действующих, так и бывших – отдельная история.
«Шпион»-кактусовод
Трое крупных мужчин валят на землю худого человека в очках, он при этом жутко испуганно визжит. Следуют команды: «Тихо, тихо, тихо! Аккуратно вставай!!!» – в ДНР идет арест человека обвиняемого в проукраинских настроениях и шпионаже.
Ролик на этом не заканчивается, затем арестованный еще признается на камеру, что он «гражданин Украины, считающий себя украинским патриотом» и в 2015 году в сети Twitter «выкладывал информацию о перемещении военной техники и военных в городе Донецке, если удавалось сделать фотографию выкладывал и ее».
Потом задержанный говорит, что вступал в переписку с «пользователем Стоп Террор» и по его просьбе «по мере возможности» оценивал «военную и морально политическую обстановку» в городе Донецке.
Выглядит этот человек, как типичный карикатурный «ботаник» – не атлет, испуганный, умный, в очках. Впрочем, Юрий Шаповалов и в реальной жизни сотрудник Донецкого ботанического сада и известен в городе как председатель сообщества “Клуб любителей кактусов «Ислайя».
Кактусовод Шаповалов — последний громкий улов МГБ ДНР, ролик с его задержанием и «признанием» был выложен на официальном канале спецслужбы самопровозглашенной республики 7 марта 2018 года.
Что грозит Юрию Шаповалову в ДНР? Стандартный срок по статье за «шпионаж» – от 12 до 20 лет.
«По делам этой категории у нас оправдательных приговоров не бывает – авторитетно сообщает мне источник из судебной системы ДНР, – Их, как правило, к обмену готовят, иногда и судят очень быстро. Ваши друзья возможно тоже на обмен пойдут».
«Шпионство» через видеорегистратор
Мои друзья – семейная пара, предприниматель Андрей Кочмурадов и врач Елена Лазарева исчезли в Донецке 16 октября 2017 года вместе со своими личными автомобилями.
Через месяц безрезультатных поисков мать Андрея получила ответ из МГБ о том, что супруги «арестованы в административно порядке на 30 суток» согласно «Распоряжению Совета Министров ДНР» (в самопровозглашенной республике все с ней связанное пишется c большой буквы, этому учат и детей в школах) «О неотложных мерах по защите населения от бандитизма и других проявлений организованной преступности».
Это распоряжение датировано августом 2014 года и согласно ему, действительно любого человека в самопровозглашенной республике могут посадить в СИЗО на 30 суток «для перевоспитания».
Я лично знаю несколько таких случаев, но Андрея и Елену не выпустили через 30 суток 16 ноября, а уже 7 декабря 2017 года МГБ ДНР распространило ролик с их «признаниями».
По версии МГБ, супруги под угрозой уголовного дела «за наличие видеорегистратора в машине» согласились на украинском блокпосту сотрудничать с СБУ: Елена на работе якобы фотографировала истории болезней, а Андрей Кочмурадов «сдал» СБУ клиентскую базу интернет провайдера, на которого работал.
Не лишним будет заметить, что ни в Украине, равно как и в Латвии или России Уголовный кодекс не запрещает иметь видеорегистратор в машине, и представить себе возбуждение уголовного дела «за видеорегистратор» можно только в качестве анекдота.
Кроме того, видеорегистраторы на Донбассе за эти четыре года войны я встретил один раз – в рейсовом автобусе «Донецк-Ясиноватая» в феврале 2018-го. «У нас на маршруте ни одного блокпоста – пояснил наличие такой экзотики перед лобовым стеклом водитель – А машин «отжатых» много, подрезают часто, вот я его на свой страх и риск и поставил».
Понятное дело, что любой человек с видеорегистратором в машине в 2014 году не мог проехать мимо какого-либо блокпоста, их отбирали, чтобы, как минимум, просмотреть записи с проездом блокпостов противника.
Поэтому в зоне войны через блокпосты люди не ездят с видеорегистраторами в принципе. И очень давно не ездят.
Везде гостайна
О «разведывательной ценности» фотографий историй болезней раненых военных (на них в ДНР из личных данных, кроме диагноза и анализов, пишут только позывные) или коммерческой базы клиентов спорить бессмысленно. Просто потому что в самопровозглашенных республиках любая информация, независимо от ее ценности – государственная тайна за которую могут посадить или выслать.
Секретны любые сведения об убитых и раненых, любые данные об экономике, любые данные о цифрах бюджета, любая информация, которую можно назвать «социально-политической».
Именно таким образом отсюда были изгнаны как «разведчики» такие организации как «Врачи без границ» или запрещена деятельность чешского фонда «Люди в беде», католического «Каритаса», Датского совета по делам беженцев и многих других.
Любой западный фонд при раздаче гуманитарной помощи требует от полевых сотрудников отчетности, любая такая отчетность – сбор «запрещенной информации о социально экономической ситуации в республике».
Рассказывать о судьбе западных и украинских гуманитарных инициатив можно долго, но достаточно сказать, что в результате закулисных договоренностей на территории ДНР из международных остались только гуманитарные структуры ООН и Международного красного креста. Остальные «нероссийские» структуры изгнаны.
Поэтому доказывать отсутствие вины «шпионов» в Донецке бесполезно.
Кого угодно можно арестовать за что угодно
«Все мы жертвы информационной войны» – так обезличенно обрисовал мне ситуацию один из видных врачей-администраторов в системе здравоохранения ДНР. В разговоре с ним я пытался понять, почему врачебное сообщество не реагирует на аресты коллег.
Елена Лазарева – врач с 27-летним стажем работы в специализированной нейрохирургической реанимации Областной клинической больницы имени Калинина, хирургические клиники Донецка все работают в режиме военных госпиталей.
На войне, как известно, медицинский хирургический персонал самый дорогой – его, в отличие от пехотных офицеров, за год не подготовишь. До зимы 2017 года мне говорили, что больницы «не трогают», понимая, что врачи остались на своих местах, выполняя свой профессиональный долг согласно Женевской конвенции.
Сейчас же я без труда нашел еще два свежих случая ареста «за шпионаж» врачей Донецкого диагностического центра и Областной центральной клинической больницы имени Гусака.
Жизнь в Донецке наглядно учит тому, что арестован может быть любой, в любой момент и по любому обвинению.
На этом фото, снятом 26 мая 2016 года в Донецке, дети в красных пилотках и галстуках, напоминающие советских пионеров, принимают участие в собрании молодежного движения “Патриот” в окрестностях Донецка. (AFP)
Неужели это 1937 год?
Показательна история министерства топливно-энергетического комплекса (ТЭК) ДНР.
Министры по делам ТЭК – самое слабое звено в местном правительстве. Первым в 2014 году был арестован министр по делам ТЭК Алексей Грановский, он отсидел в СИЗО 4 месяца, потом выехал в Россию, вернулся, стал «главой» Дебальцево и после возглавил нынешнее министерство промышленности и торговли. Следом был арестован в 2015 году и умер в заключении министр по делам ТЭК Евгений Файницкий. Относительно благополучно покинул свое место сменивший Файницкого в 2015-16 годах Руслан Дубовский . Ну а 27 февраля 2018 года вместе с группой чиновников арестовали следующего министра ТЭК ДНР – Эдуарда Голенко. С 13 марта в ДНР заступил на вахту уже пятый министр по делам ТЭК.
Других министров арестовывают не так часто, но тоже все от сумы и тюрьмы не зарекаются…
Когда об этом говоришь с людьми вне ДНР в Москве, Киеве или Риге следует стандартная реакция: «Это же 1937 год!». Совсем нет. В 1937 году у советских людей не было комендантского часа, альтернативных источников информации и свободного выезда в стан врага.
В донецких кабельных сетях нет украинских телеканалов, существует список для провайдеров с сотней запрещенных украинских сайтов и разумеется на этих территориях давно нет украинских газет и радио. Но сотни тысяч человек в ежемесячном режиме пересекают линию соприкосновения и изучают ситуацию в Украине лично. В Донецке при всех запретах все же сохраняется доступ к интернету и всем социальным сетям.
Ну и всегда можно уехать жить в Россию или территории, подконтрольные украинскому правительству. На съемное жилье, в чужой город.
Рестораны и комендантский час
Особый мир – рестораны. В Донецке нет спортивных баров потому что невозможно организовать просмотр игр Лиги Чемпионов или любых футбольных сборных – они заканчивают играть как правило после 22-00. Комендантский час начинается в 23-00 и длится до 5 утра. С годами он стал привычнее и жестче. «Я два раза попадал в полицию за нарушение комендантского часа в прошлом году – рассказывает еще один житель города Сергей – Тебя просто отвозят в отделение полиции, и ты там сидишь в коридоре иногда до полпятого утра. Ничего хорошего!».
В ресторанах это выглядит как массовый разнос счетов в 21-30 и эвакуация гостей и персонала начиная с 21-45 – до дома еще нужно успеть вернуться и таксистам, так что позже 22 можно просто не вызвать машину.
За столами «о политике» с незнакомыми людьми стараются не говорить, по телефону никаких вопросов не обсуждают тем более, что все твердо уверены, что местные спецслужбы «читают» всевозможные мессенджеры.
Стая бродячих собак идет за женщиной возле сожженного магазина в Киевском районе Донецка 2 апреля 2015 года. Этот район окупированного пророссийскими сепаратистами города является одним из наиболее пострадавших мест Донбасса в российско-украинской войне. (AFP)
Жизнь с ограничениями
Современная жизнь в Донецке – это осознанный выбор жизни дома в условиях ограничений, которые люди старательно не замечают. «Я ничего не боюсь в Донецке! – жестко говорит мой знакомый, принимая меня у себя дома, и тут же реагирует на просмотр планшета своей малолетней дочери, – Кто тут открывал «Украинскую правду», «Обозреватель» и «Тексты»?! Это опасно и глупо!».
Нужно чтобы дети перестали учить украинский и посещали уроки гражданственности ДНР? «Мы же с тобой тоже были пионерами!» – грустно улыбается жена моего знакомого. Необходимо всем бюджетникам вступить в общественную организацию «Донецкая республика»? Ну, значит так надо. Необходимо подписать на работе обязательство не ездить на «оккупированные Украиной территории»? Где тут «галочка»?
На всех массовых мероприятиях у меня обязательно проверяют документы. Журналистской привычкой передвигаться по толпе в одиночку, слушать разговоры вокруг и смотреть людям в глаза, ловя эмоции, ты резко выделяешься из любой толпы. Здесь не принято смотреть в глаза людям в камуфляже, не выполнять команд, выделяться.
Человек, смотрящий не в землю, привлекает внимание.
